Как минимум раз в год, а на деле, конечно, чаще, мы вспоминаем фарисея из рассказанной Спасителем притчи. Главным образом для того вспоминаем, чтобы кого-то обличить в нехристианском, а именно фарисейском, отношении к ближнему. Основные приметы отношения этого суть: превознесение до небес своих собственных добродетелей, похвальба ими, уничижение окружающих людей-грешников, угадывание и тонкое, придирчиво-презрительное рассмотрение их немощей и пороков. А также – чрезмерное внимание к внешнему и небрежение о внутреннем. И мы нередко говорим о ком-то: «Ну, он фарисей!». Или еще: «Это какое же фарисейство!».
А я вот думаю о фарисее из притчи и мне его почему-то очень жалко. И не только потому, что он вышел из храма «менее оправданным», чем мытарь, хотя и поэтому тоже. В сущности, что нам такого уж плохого о нем известно, чего это мы на него так ополчились, что почти две тысячи лет не даем духу его покоя, но все поминаем и поминаем его недобрым словом. Каким именно? Да этим: «фарисей».
А может, есть в слове сем и что-то доброе? А может, и в нем, «менее оправданном», тоже что-то положительное удастся найти?
По мне, так точно удастся.
«Пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю...». Что в этом плохого? И что плохого в том, что он не «как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи»? Разве только то, что он сам об этом говорит, сам о себе свидетельствует... Но он же сам и благодарит за это: «Боже, благодарю Тебя». То есть понимает, судя по всему, что если бы не Господь, то не смог бы он устоять в добре, не совершил бы ни одного из дел добродетели, о которых тут речь.
Да, погрешает он, безусловно, в том, что допускает в сердце превозношение над «прочими», а особенно над плачущим о грехах своих мытарем, которого Бог за эти слезы и смирение уже оправдал. Но разве нет у нас причин для того, чтобы и его, фарисея, хотя бы отчасти, хотя бы чуть-чуть оправдать? Когда сам трудишься, подвизаешься, удерживаешься от греха, по крайней мере, делом, то так легко впасть в осуждение! Враг не оставит тебя в покое, но постоянно будет искушать видением грехов чужих, ярким и красочным. И не менее ярким и красочным видением твоих подвигов. И более того: «праведный» гнев будет рождаться в твоем сердце при созерцании чужих беззаконий: ведь беззаконнующий не просто позорит высокое звание человеческое, он Бога своими грехами оскорбляет! Как не сердиться на него за это, когда ты сам более всего боишься оскорбить Творца, почитаешь это за главное несчастье в жизни? Вот и фарисей, бедный, на этом неровном месте претыкается и падает. А мы и рады его, окаянного, пригвоздить к позорному столбу...
Только почему рады-то? Не потому ли, почему почти всегда нам так хочется кого-то «заклеймить», «приговорить» или, по крайней мере, принизить? Ведь только согласимся с помыслом о том, что кто-либо плох, никуда не годен, и, глядишь, мы сами окажемся не так уж плохи и сгодимся на что-нибудь. Вот и фарисея так сладко и так отрадно привычно осуждать! Можно уже и забыть о его вполне реальных добродетелях, можно не давать им никакой цены (они же отравлены гордостью и превозношением!), можно увериться, что с нас этого, внешнего, делания Господь не спросит, мы-то знаем, что внутреннее куда важней! Знаем и... внутренне сами же осуждаем фарисея и превозносимся над ним. И становимся, таким образом, судя по всему, фарисеями в квадрате, не меньше.
А вероятнее всего, и больше. Нам кажется, что мы все понимаем: вот «плохой фарисей», вот «хороший мытарь», грешный праведник и праведный грешник. Но когда на путях своей собственной жизни встречаем очередного «мытаря» (то бишь грешника), не замедляем с тем, чтобы и его осудить. Так и «спасаемся»: не имея дел одного и смирения другого, превозносимся, тем не менее, над обоими, в худшем каждому подражаем, а лучшего и не касаемся.
Но все же это не значит, что мы совсем пропащие. Милостив Господь, и если нет для нас другого шанса прозреть, то многоразличными образами Он попускает нам познавать наше убожество и окаянство, нашу предельную нищету и слабость, так что поневоле мы порой твердим уже не молитву того и молитву другого, а свою собственную: «Боже, благодарю Тебя, что дал мне познать и сердцем ощутить, что я, а не кто-то, хуже всех. Худость же свою с сокрушением исповедую и от сознания ее милости смиренно прошу».
Хотя... Почему только собственную? Может, и фарисей так же молился вскоре после описанного Господом эпизода? Не исключено. Бог «всем хочет спастись и в разум истины прийти». Не только мытарям, но и фарисеям в том числе...
Источник с изменениями и правкой редакции: http://www.logoslovo.ru/forum/all/topic_8803/
Как минимум раз в год, а на деле, конечно, чаще, мы вспоминаем фарисея из рассказанной Спасителем притчи. Главным образом для того вспоминаем, чтобы кого-то обличить в нехристианском, а именно фарисейском, отношении к ближнему. Основные приметы отношения этого суть: превознесение до небес своих собственных добродетелей, похвальба ими, уничижение окружающих людей-грешников, угадывание и тонкое, придирчиво-презрительное рассмотрение их немощей и пороков. А также – чрезмерное внимание к внешнему и небрежение о внутреннем. И мы нередко говорим о ком-то: «Ну, он фарисей!». Или еще: «Это какое же фарисейство!».